Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Я смотрела на огни в Сене, на бегающие на той стороне трамваи, на Notre Dame. «Знаешь, Ирина, я так думаю: нам нужно как можно скорее начать жить вместе. Нам надо быть вместе». «Да, Юрий». «Надо скорее преодолеть эти внешние препятствия… Странно, я даже своим родным еще ничего не говорил…»

Кое-как успокоившись на этой мысли, два неврастеника стали вдруг такими счастливыми и тихими.

Смахнуть бы как-нибудь экзамены и лечиться. Вместе лечиться.

17 марта 1927. Четверг

Вот все-таки урвала минутку для дневника. Время теперь бешеное. День проходит так: встаю около 9-ти, начинаю работать (соломенные цветы). В 12 часов кончаю и бегу в Медон. Там у меня книги, там я занимаюсь. Около 7-ми приходит Юрий, пичкает меня бутербродами, и я мчусь на поезд в Париж. Там занимаюсь в группе Левы. Возвращаюсь с последним поездом. Так — с понедельника и еще недели на две с половиной.

Устаю. Говорят, я сильно похудела. Вид, действительно, скверный. Но такая интенсивность, такая напряженность мне нравится. Приятно заниматься у Юрия. Тихо, спокойно, одна; и в то же время все, каждая вещь говорит о Юрии. Видимся недолго, но оба весь день живем этим моментом.

Дома? Я совсем потеряла дом. Мамочку совсем не вижу, она работает у Фаусек, а когда я возвращаюсь, она спит. Правда, просыпается, и тут происходят очень неприятные сцены. «Вот, все бегаешь к Юрию, не можешь заниматься дома… Я ему удивляюсь». Вчера это кончилось тем, что я попросила никогда со мной о Юрии не говорить. Все это очень противно.

Теперь уже моя жизнь больше чем на 2/3 проходит вне этого дома. М<ожет> б<ыть>, это и нехорошо: я так жду прихода Юрия, мы так радостно встречаемся, я прихожу домой и даже не здороваюсь. Знаю все, что произошло с Юркой за день, и не представляю обстановки, в кот<орой> работает Мамочка.

Боюсь экзаменов? Даже — нет. Даже азарт какой-то появился: проскачу или нет? Ничего не знаю, но еще две недели… В общем, время бешеное. Скорее бы уж только.

20 марта 1927. Воскресенье

С каждым днем, с каждой встречей Юрий становится мне все ближе и ближе… Сегодня днем мы ходили гулять в парк St. Cloud, потом весь вечер одни провели у нас. Я читала ему отрывки из своего сфаятского дневника. Никогда и не думала, что буду кому-нибудь их читать…

«И уж ничто не разделяло нас!..»

Да, уж как-то совсем ничего не разделяет. Я теперь даже не знаю, может ли быть что-нибудь такое, что бы я не смогла Юрию сказать. Но какое это счастье — такая близость!

23 марта 1927. Среда

Вчера я держала экзамен больше и труднее тех, кот<орые> будут в апреле. И выдержала его очень плохо…

Прихожу вчера к Юрию в 4 часа заниматься; хвать — а он дома. «Горло болит, не пошел на работу, был у доктора». Страшного ничего нет, воспаление зева, но надо лечить. Конечно, книги в сторону. День был очень теплый, почти жаркий, воздух пьянящий, а солнце — о, это проклятое мартовское солнце! Я шла пешком, солнце меня разморило, я устала. Хотелось спать. Нервы напряжены, как всегда перед экзаменами, и всегда — весной. А тут еще эта неожиданная встреча… И это солнце, кот<орое> совершенно превращает меня в звереныша… И в первый раз меня охватила страсть, настоящая, подлинная, безумная страсть, бороться с которой уже не было сил… Я легла как-то поперек кровати, Юрий рядом. Какое необузданное было у меня желанье его! И он это видел, и он это знал. И, несомненно, испытывал то же. Сама себе я была противна. Я обвивала руками его шею, что-то бессвязное лопотала, он тихо гладил мои волосы, тихо приговаривая: «Бедная моя девочка, котик мой, Ируня». Я вцепилась в его плечо, вся прильнула к нему, беспомощно, путано спрашивала: «Юринька, что же мне делать, что же мне делать?» Потом он сказал: «Если бы я был не я, а ты не ты, я бы нашел лекарство для тебя». Это было мучительно, и страсть, и стыд, и настоящая любовь, и настоящий восторг.

Потом прошло. Но в город опять не поехала. Четвертый вечер не занимаюсь, четвертый вечер мы проводим вместе. Вечером мы занимались глупостями, дурили, изучали анатомию на живом теле, на моем. А грязи в этом не было. Почему? Почему мне не стыдно, когда он целует мне грудь? Почему я могу совсем спокойно говорить с ним о самых интимных вещах? Вероятно потому, что мы любим друг друга, что все грани, разделяющие людей, нами стерты, что мы стали уже совсем как муж и жена, только что не живем вместе. И теперь, я это уж знаю, мне не будет ни стыдно, ни страшно отдаться ему — перейти последнюю грань… Теперь я уже совсем не боюсь брака.

Кончился вечер совсем интимно. Поужинав, я закрыла глаза, а Юрий разделся и лег. Тогда я сделала ему на горло компресс. Было странно, что мне нужно еще куда-то уходить. Зачем? Разве мы не связаны крепко и на всю жизнь любовью? Разве у нас не одна жизнь, разве мы не составляем части — один другого? Как хорошо, что Юрий такой умный и чуткий. Хорошо и то, что он старше меня, что у него уже нет этих недоуменных страшных вопросов, кот<орые> мучают меня, что он так просто, серьезно и хорошо может мне все сказать, объяснить…

А экзамены? Какие уже теперь экзамены, ясно, что не пойду. Неприятно, безвольно, слабость — да, верно. Но что же делать, если мартовское солнце мне не дает заниматься! Вот Юрий, если бы захотел, сдал бы экзамены. А, м<ожет> б<ыть>, и нет.

Неужели же все этот момент переживают так же полно и красиво, как мы? Не верю.

24 марта 1927. Четверг

Вчера чувствовала себя отвратительно. Все тело разламывало, болели ноги, неимоверно хотелось спать. Должно быть, все это — последствия «страстей-мордастей», как говорит Юрий. Однако, это очень мучительно и противно. Заниматься совсем не могла, читала «Крейцерову сонату». Пришел Юрий, страшно обеспокоился. Я ехала в город, во-первых, надо было отвести в группу Эсмена[56], а во-вторых, собрание в Bolee. Юрий отговаривал, но бесполезно. Послал со мной два письма — Андрею и Мамченко. У Андрея просил денег.

Поехала. Чуть было не опоздала на поезд, бежала. Пошла к Леве, пока поднималась на 6-й этаж — думала, что умру…

28 марта 1927. Понедельник

Вчера был день — третий большой день в моей жизни. Одним днем ошиблась: 28-е сегодня, а это число у нас знаменательное.

Было так. Мы уговорились, что если будет хорошая погода — он придет ко мне, и мы пойдем гулять; если же дождь, я к 6-ти приду к нему. Я ждала его до 2 1/2 вопреки уговору, пошла к нему. Была у меня такая тайная мысль — разойтись в дороге, чтобы он пришел к нам без меня, а то он все откладывает этот момент. А отношения надо выяснить, они становятся уже мучительными. В субботу, поздно вечером, мы сидели в маленьком кафе в Медоне и много говорили на эту тему. Я показывала Мамочкину записку, передавала разговоры с Па-пой-Колей. Отношения настолько запутались и усложнились, что становилось тяжело.